Глинка, Александр Сергеевич - талантливый критик; пишет под псевдонимом Волжский. Родился в Симбирске около 1880 г. Выдержав экстерном экзамен на аттестат зрелости, поступил на юридический факультет Московского университета. За участие в уличных студенческих беспорядках 1901 г. и по обвинению в издании нелегального органа "Студенческая Жизнь" сидел некоторое время в одиночном заключении, а затем был выслан на родину. Студентом 1-го курса напечатал "О ценности" в "Научном Обозрении" (1900, ¦ 5. В 1902 г. издал (СПб.) "Два очерка об Успенском и Достоевском", в 1903 г. (СПб.) - "Очерки о Чехове", в 1907 г. (СПб.) "Гаршин как религиозный тип", в 1907 г. (СПб.) "Ф.М. Достоевский. Жизнь и проповедь". Получил от Н.К. Михайловского предложение принять участие в "Русском Богатстве", во многом не сошелся с редакцией и поместил в этом журнале только статью "Г.И. Успенский о заболевании личности русского человека" и несколько рецензий. В "Мире Божьем" поместил статьи о Короленке (1903, ¦ 7) и Достоевском (1905, ¦ 6 - 8), в "Вопросах философии и психологии" (кн. 64) - "Торжествующий аморализм", в "Русских Ведомостях" (1903) - "Человек в философской системе Владимира Соловьева". Когда окончился срок ссылки, Глинка некоторое время жил в Самаре и сотрудничал в "Самарской Газете", позднее в "Самарском Курьере". В 1903 г. был приглашен вести критический отдел в "Журнале для всех", где поместил ряд обративших на себя большое внимание статей о Горьком (1904, ¦ 1 и 2), Леониде Андрееве (1904, ¦ 7), Метерлинке (1904, ¦ 9), неоидеализме (1903, ¦ 12), марксизме (1904, ¦ 4) и др. Ярко выраженный уклон в сторону мистики был причиной того, что Глинке пришлось оставить журнал, распространенный в среде, которая с величайшей подозрительностью относится о всякой мистике, боясь ее родства с клерикализмом. Он принял участие в преобразованном "Новом Пути", а с 1905 г. состоял деятельным сотрудником "Вопросов Жизни", где, между прочим, поместил обширную статью: "Мистический пантеизм В.В. Розанова" (¦ 1 - 3). Часть написанного Глинкой собрана им в книге "Из мира литературных исканий" (СПб., 1906). Заглавие этого сборника очень верно определяет основную черту духовного облика Волжского. Он - искатель истины в лучшем смысле слова. Ему чужда робость людей, желающих прежде всего успокоения на лоне какого-нибудь определенного миросозерцания; мысль его всегда тревожна. "Критиком" Волжского можно назвать только с формальной точки зрения, потому что он пишет по поводу литературных явлений; чисто литературная сторона этих явлений его совершенно не интересует. В книжке о Чехове он так прямо и заявляет, что цель его - "рассмотреть идейное содержание литературной работы Чехова под одним строго определенным углом зрения". Разбирая творчество Горького, он тоже прямо отказывается от разбора художественных особенностей его. Властитель дум Волжского - Достоевский - занимает его исключительно со стороны постановки религиозно-нравственной проблемы. В своих исканиях Волжский пережил два основных фазиса, осложненных, однако, тем, что ни с одним из пережитых настроений он не сливался всецело. В первом фазисе молодые порывы все "искали самого настоящего, где все станет понятно и поймешь самое важное, что делать теперь же, куда себя девать, как использовать рвущиеся на живое и ответственное дело молодые, задорные силы". Мучил трагизм человеческого существования, более всего - "унижение человеческое", манила "греза о конечной гармонии всечеловеческого успокоения, всеобщего спасения от зла", хотелось "жить и работать для этого, всего себя отдать, и скорее, скорее..." Но как? Ответ давали Чернышевский , Добролюбов , Писарев , Миртов и, особенно, Михайловский. Это решающее значение Михайловского в "духовной родословной" молодого писателя "было превзойдено новым углубленным чтением и изучением Достоевского". Промежуточным звеном было увлечение Кантом и неокантианством, от "Критики чистого разума" к "Критике практического разума", от гносеологии к религии и религиозной метафизике. "В Достоевском и в том, что за ним и около него, я пережил свой собственный личный кризис рационализма и сознательно и свободно пошел к подлинной религии, не чураясь метафизики и не боясь мистики. Достоевский влек меня, конечно, не в социально-политических моментах своего творчества, а в религиозно-философских озарениях. Осложнение старой идеологии новыми напластованиями шло у меня медленно, с вечной боязнью оступиться, с раздумьем и оглядыванием назад, в страхе переступить дорогое старое новым нужным. Это не страх свистков и усмешечек, которыми преследуется в нашей прогрессивной литературе все уклоняющееся из-под общепризнанного шаблона, а боязнь самого себя, желание не обрывать без нужды традиционной преемственной связи, потребности быть в связи с прошлым, с умершим, своего рода культ отцов, предков. Нарастающая сложность религиозно-философских увлечений всегда была для меня требованием живой совести, как интеллектуальной, так и этической, дальнейшим обоснованием и укреплением того живого делания, к которому звали все впечатления с самого раннего детства". Как ни искренни и глубоки порывы Глинки к мистике, они не идут на пользу его изящного и тонкого таланта. Как писатель-мистик, он не представляет интереса, потому что в этой области мало самостоятелен и слишком доверчив. К Достоевскому он, например, относится с совершенно слепым обожанием, не желая замечать его точек соприкосновения с византинизмом и грубым шовинизмом. Еще печальнее увлечение патологической эротикой Розанова . Совершенно не соответствует также тревожности исканий Волжского его стремление к осевшим формам религиозной мысли. Лучшая сторона его "живого делания" там, где он в рассудочность русской радикальной программы вносит мечтательность мистических порываний, выводя обязанности мыслящего человека из тоски по идеалу, из потребности жертвы, из любви к Богу как началу справедливости. Соединение мистики и метафизики с непреклонной преданностью русской социально-политической радикальной программе делает Глинку одним из наиболее видных представителей того "неоидеализма", который создан в последние годы С. Булгаковым , Н. Бердяевым , профессором Новгородцевым, П.Б. Струве и др. С. Венгеров.