Выдающиеся люди России База данных выдающихся людей России обновлена. Теперь она насчитывает более 14700 биографий!
Также спешим сообщить Вам, что на нашем сайте "Великие люди России" добавлена форма для обратной связи, с помощью которой можно сообщить нам Вашу интересную информацию или же сообщить о найденной ошибке. Далее...
Открытие сайта "Великие люди России" Свершилось!
Наш сайт увидел свет.
Поздравляем Вас... и нас конечно!
Подробнее о проекте "Великие люди России" Вы можете прочитать в этом разделе. Далее...

Александр I



Александр I, император всероссийский, старший сын императора Павла Петровича и Марии Федоровны , родился 12 декабря 1777 года. Радостно встречена была народом весть о рождении первенца у наследника престола: прямое престолонаследие, казалось, обеспечивалось надолго, и тревожившие Россию смуты должны были прекратиться.

Имя свое А. получил в честь св. Александра Невского , патрона Петербурга.

Восприемниками при крещении его были император Иосиф II и король прусский Фридрих II: Россия, Австрия и Пруссия соединились у колыбели творца Священного союза. Поэты того времени - Майков , Петров , Державин - приветствовали торжественными одами рождение будущего повелителя России.

Более всех обрадована была рождением А. Екатерина II , всю силу материнского чувства отдавшая любимому внуку-первенцу.

Рождение А. не внесло, однако, мира в царскую семью, а, напротив, увеличило рознь между матерью, с одной стороны, сыном и невесткою - с другой.

Екатерина решилась сама воспитывать внука. Через полтора года (в апреле 1779) родился у Павла Петровича и Марии Федоровны второй сын - Константин , - постоянный товарищ А., с которым вместе он рос и воспитывался.

В дело воспитания внуков Екатерина вложила много ума, сердца и любви: она дала русскому обществу наглядный курс педагогики и школьной гигиены, написала для внуков 'Бабушкину азбуку', немало рассказов-басен (о Февее, Хлоре), 'Записки, касающиеся русской истории'.

Позже она привлекла к этому делу лучшие научные и педагогические силы тогдашней России: академика Палласа - по естественной истории, Эпинуса - по математике; труды их составили два томика ручной библиотеки, так называемой Александро-Константиновской.

Говорить и писать об А. стало потребностью Екатерины, ее наслаждением.

Судя по ее письмам, А. был исключительным, гениальным ребенком: на четвертом году он уже читает, пишет, рисует; в полчаса узнает из географии по глобусу от бабушки столько, сколько учитель Екатерины сумел преподать ей в несколько лет; он знает немецкий, французский и английский языки; на пятом году овладел многими ремеслами и обнаруживал удивительную склонность к чтению; на седьмом - он уже с успехом разыгрывал сцены из Екатерининской комедии 'Обманщик'.

Екатерина сильно увлекалась и несомненно спешила с образованием внука, так как ей не терпелось видеть его взрослым и развитым.

Почти с самого начала ребенок получал умственную пищу не по летам своим; одаренный очень тонкой душевной организацией, ребенок улавливал незримыми путями желания бабки и прилагал все старания казаться таким, каким хотела видеть его императрица.

Письма А. к Екатерине, писанные им на седьмом году, то неграмотно на русском, то хорошо на французском языке, обнаруживают уже природу недетскую, даже льстивую: он всегда целует ручки и ножки бабушки; он умеет шепнуть, кому следует, что высшее его желание походить на бабушку как можно больше.

И это не удивительно: с того времени, как А. стал понимать, - а понимать он стал рано и чутко, - он видел резкую разницу между бабкою и отцом и должен был нравиться той и другому.

Физическое его развитие шло очень хорошо: его англичанка-няня (Гесслер) привила ему много хороших, здоровых английских привычек, закалила его тело и незаметно выучила его английскому языку. Ему не исполнилось еще шести лет, когда Екатерина передала его и его брата в мужские руки (Н.И. Салтыков , А.Я. Протасов, Лагарп и другие).

Поставленный судьбою между отцом и бабкою, любимый донельзя последнею, но никогда к ней не чувствовавший особого расположения, несколько отталкиваемый суровым отцом, который с своего 30-летия (т. е. около 1784 года) стал чрезвычайно раздражителен и мрачен, А. в Лагарпе, приставленном к нему с 1786 года, нашел не только любящего воспитателя-учителя, но и верного друга. Главная заслуга Лагарпа в том, что он привязал к себе воспитанника и сумел наполнить до известной степени его жизнь до женитьбы; из мягкой природы А. Лагарп вылепил тот нравственный образ, который ему хотелось, и А. долго, почти до 35 лет, оставался таким, каким сделал его Лагарп.

Как представитель либерального, пожалуй, даже республиканского направления, Лагарп внедрил в А. начала правды и справедливости и глубокое уважение к человеческому достоинству.

Едва ли было бы справедливо полагать, что попытки сделать из А. Марка Аврелия были излишни в той обстановке, в которой вращался А.: в ней немало нашлось бы людей, которые постарались бы сделать из него Тиверия или Чингисхана . При дворе стареющейся Екатерины времени Зубовых, при дворе Павла, не выносившего противоречий, преследовавшего всех решавшихся 'умничать', честная, несколько идеальная личность Лагарпа и его либеральные теории были хорошим противоядием.

Часто говорят, что идеи, внушенные Лагарпом, были не национальными; но другие лица (сама Екатерина, Салтыков, Протасов, Муравьев , Самборский и пр.) могли бы пробудить и развить национальные чувства в А. Если Лагарп в отношении А. оказался сильнее всех перечисленных лиц, вместе взятых, то в этом виноват не Лагарп.

А. притом совсем не был таким космополитом, каким его иногда представляют.

Он воспитан был так, как и другие люди его поколения, принадлежавшие к верхам русского общества и к богатому дворянству; на французской литературе, науке, искусстве можно было воспитывать; на русской, которая тогда только зарождалась - едва ли. Люди, окружавшие А., все владели французским языком лучше, чем своим родным; в переписке, даже официальной, они нередко прибегали к французскому языку; на Бородинском поле они говорили между собою по-французски.

Но они не были от этого меньше патриотами; напротив, их патриотизм приобретал благородный оттенок, ибо не имел источником своим простого незнакомства с иными культурами.

Наконец, космополитизм и либерализм А. были вовсе не глубоки: сам Лагарп был лишь в теории либерал и республиканец и вполне мирился с нашей действительностью.

Знакомство А. с означенными идеями было для него преждевременно; он усвоил эти идеи, но не переработал их; они скорее были восприняты как заветы дорогого, любимого учителя; к тому же А. получал их в несколько подслащенном, риторическом стиле. Десятилетним ребенком он читал уже Плутарха, 'Илиаду', восторгался величественнейшим в мире собранием (римским сенатом), негодовал, когда видел собрание это у ног (Цезаря).

Многие из этих идей и чувств А. были наставником утрачены раньше, чем им самим. Из своей юности он вынес и идеи другого порядка.

Постоянные нашептывания бабки о его, А., грядущей славе, ее сравнения его с Александром Великим не прошли бесследно; в военной школе отца своего он привык ценить чисто прусские идеи воинской дисциплины и порядка.

Ему не исполнилось еще тринадцать лет, когда Екатерина стала искать ему невесту и остановила свой выбор на принцессах Луизе-Августе и сестре ее Фредерике, дочерях наследного принца баденского Карла-Людвига.

В 1792 году осенью принцессы прибыли в Петербург, и, к большому удовольствию Екатерины, обе стороны почувствовали взаимную любовь и симпатию; на Рождестве А. под секретом сообщил принцессе Луизе, что скоро сделает ей предложение, и к Пасхе получил позволение императрицы на первый поцелуй; 28 сентября 1793 года состоялось бракосочетание А. с Елизаветой Алексеевной . 'Психея соединилась с Амуром', писала Екатерина.

Молодому супругу шел шестнадцатый год, супруге - пятнадцатый.

Брак этот не был вполне счастливым: две дочери их умерли в малолетстве (вел. кн. Мария, 1799 - 1800, и Елизавета, 1806 - 8). После свадьбы правильное учение А. почти кончилось; занятия с Лагарпом продолжались лишь урывками; молодые жили, по внешности, весело; Елизавете Алексеевне казалось, однако, что они жили в цепях, хотя и позолоченных Екатериною.

При русском дворе скоро появились французы-эмигранты, Елизавета Алексеевна имела от матери сведения о французах, заставивших семью маркграфа оставить на время Карлсруэ; для Елизаветы французы - негодяи (vilains), наоборот, об эмигрантах она говорит много и всегда с участием.

Она вовсе не была 'реакционеркой', но страх за семью внушал ей ненависть к Франции.

Можно думать, что и А. не одобрял ход дел в обновленной Франции.

Лично он переживал тяжелый кризис: Екатерина не скрывала своего намерения оставить ему престол помимо отца его. Лагарп, отказавшийся повлиять в этом смысле на А., должен был оставить Россию (январь 1795). Отъезжая, Лагарп оставил своему ученику небольшое и вовсе неглубокое наставление; данные им советы интересны только тем, что вскрывают недостатки А. и сходятся с замечаниями о нем А.Я. Протасова: рано вставать, скоро одеваться, быть умеренным в пище и питье, хорошо обращаться с людьми, не позволяя, однако, им фамильярности, неизменно хранить дружбу и любовь с женою и братом, не сообщать своих горестей и неудач многим, вообще не пускать к себе в кабинет больше 2 - 3 человек, работать самому над собою, развивать свои познания.

Трудный для него вопрос о престолонаследии А. не отважился разрешить прямо: он дал Екатерине согласие принять престол (24 сентября 1796), но в то же время дал присягу отцу, что признает его законным императором.

В душе он был на стороне отца и намеревался даже скрыться в Америке, если бы его заставили принять престол.

Во всем этом виден главный недостаток А. ко времени смерти Екатерины - отсутствие воли; как все слабовольные люди, он скрывал свои истинные мысли и чувства, притворялся, старался казаться другим, чем был на самом деле; сначала он боялся обнаружить себя перед тем, кто сильнее его, а потом начал вообще рисоваться перед окружающими.

Его истинные убеждения часто приходилось отгадывать.

При дворе императрицы он - беззаботный, веселый кавалер в духе маркизов XVIII столетия, скромно, временами даже льстиво беседующий в Эрмитаже с Екатериной, с Потемкиным , даже с Зубовым ; он играет в карты, слушает оперы, концерты, иногда играет сам, переводит Шеридана.

В Павловске и Гатчине он - офицер, затянутый в прусскую форму, муштрующий своих солдат, спокойно слушающий брань Линдера и Аракчеева . Вольтерианец, либерал, поклонник принципов революции в беседах с молодыми друзьями, критикующими Екатерину и ее систему, отрицающий какие-либо права рождения, проливающий слезы о Польше с Чарторыйским , он у себя дома довольно шумящий барин, иногда бранящийся с женой, часто с домашними, забавляющийся грубыми шутками.

Во всяком случае, он отражал в себе всевозможные веяния, но проходил мимо них с надменным самомнением; разные чувства и направления боролись в нем всегда на фоне любви к человеку, закону и свободе.

Смерть Екатерины круто изменила положение вещей. Елизавета Алексеевна очень скоро схватила характерные черты нового режима и острее мужа почувствовала весь ужас создавшегося положения: она увидела себя под присмотром, веселые вечера эрмитажа сменились скучными семейными прогулками и томительными вечерами во дворце.

Уже в письме от 7 августа 1797 года она выражает надежду на то, что произойдет что-нибудь особенное, и уверенность, что для успеха не хватает только решительного лица; в письме этом Павел прямо назван 'тираном'.

Приблизительно около этого же времени написано известное письмо А. Лагарпу (27 сентября 1797), из которого ясно, что наблюдения его над жизнью государственной привели его к тем же выводам, которые сделала его супруга по фактам частной, семейной жизни. 'Мое отечество - пишет А. - находится в положении, не поддающемся описанию...

Вместо добровольного изгнания себя я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкою в руках каких-либо безумцев'.

Он хочет произвести в России революцию с помощью власти, которая перестанет существовать, как только конституция будет закончена, и страна выберет своих представителей.

В царствование Павла А. занимал очень много должностей, но большей частью номинально; он характеризует свое положение как выполнение обязанностей унтер-офицера.

Уже в 1799 году предполагалось устроить регентство, передав верховную власть А.; ему же, по-видимому, предполагалось поручить осуществление этого проекта.

Неудача этого проекта привела к составлению другого, и во главе движения стал граф Пален . А. опять дал свое согласие; кроме мотивов государственных и общественных, его теперь побуждали к этому и мотивы личные: в последние годы Павел безусловно враждебно относился к Марии Федоровне и обоим старшим сыновьям своим. Появление в Петербурге 13-летнего племянника Марии Федоровны, Евгения Вюртембергского, любовь, которую проявлял к нему Павел, породили слух о намерении Павла объявить его своим наследником.

Недоверие к старшим детям сказалось в том, что незадолго до катастрофы А. и Константин были вторично приведены к присяге.

Исполнение давно задуманного плана привело к катастрофе 11 марта 1801 года. Это событие омрачило все царствование А.; от душевной раны, нанесенной ему в эту ночь, он не мог оправиться до конца жизни. Он чувствовал себя виновным в том, что уклонился от активной роли, предоставил другим выполнение плана, вследствие чего государственное дело обратилось в ночное предприятие; он не мог не сознавать, что более решительное и активное его поведение спасло бы отца. Большой отрадой в последние годы жизни Павла была для А. дружба с 'просвещенными людьми' - Новосильцевым , графом Строгановым, князем Чарторыйским, несколько позже с В.П. Кочубеем . А. в письме Лагарпу ничего не говорит об отношениях своих к Аракчееву, а отношения к нему крепли, как крепли и конституционные чувства А. Боясь ответственности пред отцом за неисправное состояние воинских частей, коими он командовал, А. все больше привязывался к Аракчееву, который был руководителем его в делах этого рода и исполнял за него черную работу, подтягивая вверенные А. части. Одни писали для А. конституцию, другой подготовлял войска.

После катастрофы Аракчеев, непричастный к перевороту, Аракчеев, в верности которого покойному императору сомнений быть не могло, стал еще ближе душе А.; восторг других и шумная радость народа оскорбляли сыновние чувства А. Он искал опоры вокруг себя и не находил.

Ближе всех к нему была Елизавета Алексеевна; в тяжелые дни она была его верным и преданным другом, но по самому характеру своему она сторонилась от дел и никогда не пользовалась влиянием.

Отношения к матери образовались у А. сложные и тягостные.

Во главе правительства стояли лица, самое присутствие которых было неприятно для А.; из них граф Пален смотрел на молодого государя как на лицо, нуждающееся в опеке. А., однако, не потерялся: целым рядом гуманных мер он залечил раны прошлого, удалил из Петербурга лиц, причастных к катастрофе, предоставил матери определенный круг дел, окружил ее сыновним почтением.

Казалось, для России наступает золотой век. Идя навстречу обществу, он решился произвести коренную реформу.

России начала XIX века недоставало очень многого, но главная причина ее внутренних бед и неурядиц заключалась в отсутствии законности тогдашней русской жизни. Оно сказывалось наверху - в произволе управления, внизу - в крепостном праве. Законности не было и не могло быть. После смерти Петра Великого в основе верховной власти часто лежало прямое нарушение законного порядка (вступление на престол Екатерины I , Анны Иоанновны , Елизаветы Петровны , Екатерины II). Верховная власть в России XVIII века стала утрачивать общенародный характер, обращаясь в сословную монархию.

Устранить произвол управления и упразднить крепостное право - это значило бы вернуть верховной власти прежнее, истинное ее положение.

Внимание А., как и всего мыслящего общества, обращается на эти два вопроса.

Так как общественное мнение было тогда почти исключительно дворянским, то вопросу об управлении уделено было больше внимания.

Одни возлагали надежды на преобразование Сената, предлагали сделать из него 'политический' орган; другие шли дальше, проектируя и реформу Сената, и собрание депутатов (проект Безбородко ); третьи мечтали об усилении в России аристократии, как орудия для ограничения самодержавия; четвертые толковали о разных действовавших тогда конституциях.

Немало было и таких, которые стояли за сохранение самодержавной формы правления во всей ее чистоте, предлагая ограничиться лишь административными реформами.

Различные мнения эти вполне ясно сказались по поводу указа 5 июня 1801 года. Полагая законность как исходную точку и конечную цель преобразований, А. считал себя ниже законов: 'быть выше их, если бы я мог, конечно бы не захотел, ибо я не признаю на земле справедливой власти, которая бы не от закона истекала'.

Поэтому после неудачного образования Непременного (позже Государственного) Совета, поспешно произведенного 30 марта 1801 года, А. хотел поскорее восстановить Сенат во всех его правах и обязанностях, рассчитывая сделать его надежным стражем закона.

Указ 5 июня 1801 года, признававший, что 'умаление прав Сената привело к ослаблению силы самого закона, всем управлять долженствующего', произвел чрезвычайно сильное впечатление в обществе: правительство заговорило о законности, общество - о политической реформе.

В докладе Сената, составленном Завадовским , была нарисована яркая картина 'Сената порабощенного', в котором 'молчать тяжело, говорить бедственно было'. Сверх того, государю подано было немало отдельных записок и мнений о том, чем должен быть Сенат. Еще при Павле А. с тремя друзьями своими составлял проекты конституции; теперь в этом же почти составе он решил изучить положение своего государства и обсудить замышляемые преобразования.

Около государя образовался тесный кружок лиц (В.П. Кочубей, П.А. Строганов, Н.Н. Новосильцев, А.А. Чарторыйский).

Лица, его составлявшие, принадлежали к высшему обществу, были выразителями аристократических тенденций; это были люди европейски образованные, воспитанные на просветительной литературе XVIII века, в высшей степени честные, не домогавшиеся для себя лично никаких реальных выгод, одушевленные желанием работать на пользу родины и, главное, независимые, готовые помогать императору только при соблюдении им известных условий.

Отрицательными качествами этих четырех советников А. были неполное знакомство с бытом и прошлым России, недостаток деловитости, неумение разобраться в подробностях.

Сотрудничество их было непродолжительно (1801 - 1806), и вина в этом лежит не на А. Они смотрели на государя немного свысока, находили его неопытным, мягким и ленивым; им казалось, что, вследствие мягкости характера А., его нужно поработить, не теряя времени, чтобы другие не предупредили их. План их состоял в полной реорганизации управления, реформе социальной и - как завершение всего - даровании России конституции, т. е. законного признания прав народа и гарантий нового политического строя. В план введены были также вопросы внешней политики: князь Чарторыйский соглашался работать только под условием восстановления Польши, и мысль эта разделялась его друзьями.

Молодые друзья А. не обольщали несколько нетерпеливого государя мыслью о скором достижении заветной цели; напротив, они постоянно подчеркивали, что дарование обновленного строя возможно лишь после изучения положения России и, главное, после преобразований административных и общественных.

Условием, далее, они ставили тайну работ, дабы общество и народ не волновались; несколько наивно они уверяли государя, что с совершившимся крупным преобразованием, как с совершившимся фактом, волей-неволей примирятся все. Последнее, но главное, условие было то, чтобы реформа была дарована государем как акт его вполне свободной воли. Друзья А. знали, что им придется считаться с Лагарпом; со своей стороны, они усиленно выдвигали А.Р. Воронцова, к которому А. чувствовал антипатию, и Мордвинова . Члены кружка во многих случаях проявляли желание руководить А.: так, они настойчиво требовали отставки адмирала Кушелева, выражали свое удивление по поводу назначения казанским губернатором некоего Аплечеева, рассуждали о том, сколько времени А. пробыть в Москве по случаю коронации, старались взять под свое наблюдение сношения А. с прусским королем, отговаривая его от мемельского свидания и советуя вообще быть осторожным в переписке с Фридрихом-Вильгельмом.

Когда отношение А. ко всем этим попыткам расширить власть кружка изменилось, недавние друзья его стали отзываться о нем совсем иначе: 'Александр - это совокупность слабости, неверности, несправедливости, страха и неразумия (non-sens)'.

А между тем А., если хотел восстановить общенародный характер государственной власти, едва ли имел право настолько подчиняться кружку своих друзей; едва ли и вообще он имел право принять всецело их программу и способы, ими предложенные к ее осуществлению.

Едва ли и сами друзья А. правильно ставили задачи неофициального комитета; они, конечно, оказывались верными последователями рациональной философии, довольно-таки пренебрежительно относившейся к народу; они считали нужным предпослать переустройство страны политическим реформам, тогда как А. хотел при вступлении на престол непременно дать конституцию; откладывая ее, они тем самым делали менее возможным ее осуществление, пропускали психологический момент.

Принимая на себя задачу полного переустройства России, они бесспорно брали задачу выше своих сил. Они разбрасывались и обсуждали в неофициальном комитете все: и внешнюю политику, и реформу Совета и Сенат, и введение министерств и комитета министров, и о крепостном праве, и о дворянстве, и о системе народного просвещения (с 24 июня 1801 года по 9 ноября 1803 года). Планы их с наибольшей ясностью вылились в указе 8 сентября 1802 года о расширении прав Сената и учреждении министерств.

В научной литературе оценка этой реформы установилась давно и прочно; еще Сперанским указаны были очень крупные ее недостатки.

Учреждены были скорее должности министров, чем министерства, ибо коллегиальное начало было сохранено; распределение дел по министерствам оказалось неудачным, новые права, данные Сенату, - мнимыми; сферы компетенции Совета, Сената и министерств были разграничены весьма неопределенно; не только ответственность министров перед Сенатом оказывалась призрачной, но и самое положение Сената упало, а взамен выросло новое, едва намеченное учреждение, - комитет министров.

С реформы 1802 года в России начали самодержавно править министры, что вряд ли входило в планы А. и его друзей.

Справедливость требует, однако, объяснения некоторых сторон неудачной реформы.

При оценке ее иногда упускают из вида ее незаконченность; несомненно, что ее предполагалось увенчать 'конституцией'.

Правда, из проекта Новосильцева, которым разработано было и учреждение министерств, конституцию (gouvernement representatif) предполагалось ввести лишь впоследствии (dans la suite des temps), когда умы будут готовы к этому; но, во всяком случае, идея министерского управления связывалась с представительными учреждениями.

Неофициальный комитет понимал, что ввести министерскую систему без ответственности министров - значило усилить деспотизм; как выход временный и паллативный, они приняли ответственность министров перед Сенатом, но они решительно отвергли мысль о действительном укреплении Сената и остановились на образовании комитета министров.

Здесь неофициальный комитет преследовал две цели: придать единство управлению, уничтожить всеподданнейшие доклады отдельных министров и тем лишить последних возможности подносить к Высочайшей подписи указы и испрашивать Высочайшего разрешения.

Неофициальный комитет, вводя министерское управление, несомненно был проникнут недоверием к министрам; желая уничтожить частные беседы министров с государем и тем лишить их возможности личного влияния на государя, он устанавливает особую форму доклада, доклада совместного, т. е. комитет министров.

Комитет министров получил особое развитие и значение, главным образом, потому, что в 1802 - 5 годах государь лично почти всегда присутствовал в заседаниях его: из 23 заседаний 1802 года он присутствовал в 20, в 1803 году - во всех 42 заседаниях, в 1804 году - из 31 заседания в 26. Такого внимания не удостаивалось ни одно из наших высших учреждений.

Душу комитета министров составляли члены неофициального комитета: все четверо вошли в состав его, и в первое время его журналы составлялись Новосильцевым и Строгановым.

Неофициальный комитет окончил свое существование 12 мая 1802 года, хотя в 1803 году между 26 октября и 9 ноября состоялись еще четыре его заседания.

Можно сказать, что в 1802 - 1805 годах комитет министров был своего рода продолжением неофициального комитета.

Из четырех членов неофициального комитета только один, Кочубей, стал министром (внутренних дел), остальные заняли посты товарищей министров, но, тем не менее, присутствовали в комитете (с 1808 года в комитете министров членами его состоят только министры, и товарищи лишь заменяют их в случае отсутствия).

До 1808 года существовал иной порядок, чтобы дать возможность Строганову, Чарторыйскому и Новосильцеву влиять через комитет на все текущее управление и парализовать до некоторой степени влияние неприятных кружку министров.

После Аустерлица, с 1806 года, кружок распадается - и вот комитет министров, в 1802 - 5 годах заседавший почти еженедельно, в 1806 году имел всего 11 заседаний, в 1807 году - 10, и ни на одном заседании не было государя; в 1808 году комитет имел до сентября только 6 заседаний, и лишь с осени 1808 года комитет начал снова правильно, еженедельно функционировать, но уже на основании нового положения.

Можно сказать, что первоначальный комитет министров умер одновременно с распадом кружка неофициального комитета.

Пока члены неофициального комитета сами были у власти, они не замечали, что комитет министров занимает совершенно неподобающее ему место; со стороны они это заметили сразу. В отношения международные А. хотел внести те же одушевлявшие его чувства законности, любви и мира; он верил в высокую роль, принадлежащую ему и его стране.

Он не намеревался расширять владений России; его мечтой было стать во главе человечества, для его блага. Первый консул и Франция были серьезнейшим препятствием к осуществлению его мечтаний.

С первых же дней А. выступает как противник Наполеона, конечно, очень осторожный.

В наследство от отца ему достались очень запутанные отношения: союз с Францией, война с Англией, разрыв с Австрией и почти готовый разрыв с Пруссией.

Положение это было настолько странно и ненормально, что даже недавние враги наши не смотрели на него серьезно.

А. сразу провозгласил начала невмешательства России: Россия не имеет надобности в союзах, ей не следует связывать себя никакими договорами; 'лично для себя, - говорил А., - мне ничего не нужно, желаю только способствовать спокойствию Европы'.

В то же время он решался 'наложить узду на властолюбие Франции'.

С первым посланцем Бонапарта, Дюроком, А. завел речь о королях неаполитанском и сардинском.

Он не скрывал от своих сотрудников, что лишь обстоятельства заставляют его поддерживать пока с консулом мирные отношения.

Враждебно настроены были против Наполеона и все при русском дворе: обе императрицы, Лагарп, неофициальный комитет с князем Чарторыйским во главе, князь П.П. Долгоруков . Даже в частной жизни своей А. являлся противником французского правителя; по мере того, как Бонапарт окружал себя все большей помпой и роскошью, реставрируя двор прежнего режима, А. щеголял простотой быта и обстановки настолько, что вызывал не совсем одобрительное удивление своих подданных.

Внешняя политика А. противополагается обыкновенно реальной и выгодной для России политике его бабки. Его часто порицают за его первые две войны против Франции, но едва ли это справедливо: русскому правительству было слишком трудно оставаться равнодушным зрителем того, что тогда происходило в Европе.

А., не дожидаясь нападения Наполеона, сам выступил против него сначала с Австрией, потом с Пруссией: в обеих этих войнах А. действовал сообразно с реальными выгодами России, подготовляя ее триумф.

Совершенно правильно он связывал войны с Наполеоном с польским вопросом, и мнение о том, что мысль о такой связи внушена была ему князем Чарторыйским, едва ли справедливо.

Восстановление самостоятельности Польши было возможно: последствия - Тильзитский мир - доказали, что А. предвидел эту возможность и желал предупредить восстановление Польши врагом России.

По своему положению Польша могла быть и авангардом России в ее борьбе с западными соседями и наоборот.

А. нужна была Польша не для увеличения территории России, а для того, чтобы отнять у врага России возможность иметь союзника почти что в самой России, т. е. в западной Руси и Литве, где так силен был польский элемент.

Такая идея не может считаться ни утопической, ни несогласной с истинными интересами России, ни даже неисторической, ибо А., добиваясь восстановления Польши под своим скипетром, в личной унии с Россией, следовал примеру Иоанна Грозного и Алексея Михайловича . К XIX веку процесс собирания русской народности (кроме Галиции) кончился; соединясь с Польшей, Россия выступала уже как старшая и главная во семье славянских народов.

В XVII веке это не было сделано не потому, что этого не хотели, а потому, что не могли. Выгоды России были хорошо согласованы с принципиальной стороной действий А. Достичь цели можно было различными путями.

Когда А., к удивлению и негодованию многих, настоял на назначении князя А. Чарторыйского министром иностранных дел, он дал понять, что кладет разрешение польского вопроса в основу всей внешней политики.

Кружок неофициального комитета поддерживал государя в данном отношении вполне и даже шел дальше его, вполне разделяя план князя Чарторыйского - в союзе с Австрией и Пруссией разбить Францию, получить от союзников земли, отошедшие к ним по разделам Польши, с вознаграждением за счет французских завоеваний, и затем руками России восстановить Польшу.

В плане этом был один слабый пункт: отношение к Пруссии.

Чарторыйский хотел силою заставить Пруссию присоединиться к коалиции против Франции; но сын Павла, внук Петра III и Екатерины, А. не расположен был разрывать с государством, с которым Россия сделала уже многое.

Из окружавших А. лиц многие разделяли его прусские симпатии, особенно кн. П.П. Долгоруков; в системе А. всегда было место и для Польши, и для Пруссии.

Свидание А. с Фридрихом-Вильгельмом III укрепило связь между обоими дворами.

При таких отношениях России к Пруссии произошел разрыв с Францией, поводом к которому послужила казнь герцога Энгиенского (1804), родственника А., захваченного на Баденской территории.

Уверяя, что цель войны - независимость государств Европы, что русский государь, обладая громадной империей, ничего не желает, кроме пользы своих союзников, и начинает войну не против французского народа, А. вступил в бой, дабы исполнить, как он ее понимал, обязанность могущественного государя (grand souverain) и, вместе с тем, разрешить польский вопрос.

Война началась, но Пруссия не присоединялась к коалиции.

А. поехал в Пулавы, дабы подготовить польское общественное мнение к провозглашению его королем польским, а кн. П. Долгорукова послал договориться с королем прусским о конвенции относительно прохода русских войск через прусскую территорию.

Когда А. узнал об этом, он из Пулав проехал не в Варшаву, как раньше предполагалось, а в Берлин; здесь он добился условного присоединения Пруссии к коалиции, за что ей обещан был Ганновер; тогда же в Потсдаме, у гробницы Фридриха Великого, А. поклялся в вечной дружбе королю Прусскому и его дому. Затем А. поспешил к своей армии. Имеется много свидетельств, что он и окружавшие его не сомневались в победе.

Накануне битвы князь Долгоруков говорил с Наполеоном от имени А. так, как будто русские силы стояли на высотах Монмартра.

А. сам горел нетерпением сразиться с Наполеоном.

Поражение русских и австрийских войск под Аустерлицем (20 ноября 1805) было полное, коалиция была расстроена, Австрия поспешила заключить мир с Францией.

После Аустерлица А. не отказался от основных своих убеждений, но, получив боевое крещение, стал самостоятельнее, строже, подозрительнее.

Самолюбие его не могло не страдать: в столь осуждаемые им эпохи Екатерины и Павла русские войска одерживали только победы - а при нем, в присутствии его, царя (чего не было со времени Петра Великого), войска были решительно разбиты.

Он искал в душе оправдания и нашел его - в окружающих.

Широко распространилась легенда о коварном образе действия австрийцев; даже Елизавета Алексеевна, почерпавшая свои сведения из первоисточника, в письмах к матери уверяет последнюю, что причина неудачи австрийцы, не находит слов для их порицания (lache, traitre, bete), уверяет даже, что австрийцы не только заставили голодать русскую армию, но и обратили оружие свое против русских! В том же духе говорил в Берлине князь Долгоруков.

Кроме Австрии, в глазах А. виноваты были и русские генералы, особенно Кутузов , и члены неофициального комитета: они ввели государя в заблуждение относительно сил Наполеона.

Кружок неофициального комитета распался.

Внимание А. всецело сосредоточилось на внешней политике.

Внешнюю политику он взял непосредственно в свои руки; при главных дворах Европы стали время от времени являться особые посланцы его с важными, секретными поручениями; министр иностранных дел не всегда был вполне осведомлен об истинных намерениях Государя.

А. решился продолжать войну с Наполеоном, на этот раз - в союзе с Пруссией.

Напрасно князь Чарторыйский энергично восставал против такого образа действий, предсказывал гибель России от союза с Пруссией, указывал на необходимость для России приобретения устьев Немана и Вислы, т. е. как раз то, что впоследствии и Наполеон предложил А. Все эти советы не убедили А., и князю Чарторыйскому осталось только покинуть пост министра иностранных дел. В следующем 1807 году оставил пост министра внутренних дел и Кочубей, а Новосильцев вынужден был уехать от гнева государя в Вену. И А., и армия его, и общество русское были уверены, что Аустерлицкий бой - досадное недоразумение, требующее мщения.

Подчиняя внутреннюю политику внешней, А. стал прибегать к приемам, которых до тех пор избегал: желая возбудить народное чувство против Наполеона, он повелел Синоду составить объявление, в котором Наполеон обвинялся в восстановлении иудейского синедриона, в ниспровержении церкви Христовой и даже в провозглашении себя Мессией; русский народ призывался доказать Наполеону, что он - тварь, совестью сожженная и достойная презрения.

Объявление это читалось по воскресным дням в церквах; оно напоминает манифесты Елизаветы и Екатерины.

13 января 1807 года был образован комитет, заменявший собою в сущности тайную канцелярию, закрытую в 1801 году. Неудачи привели Россию к Тильзитскому миру: А. стал союзником Наполеона, принял от него Белостокскую область из бывших владений Пруссии, обязался присоединиться к континентальной системе; два новые союзника обязались действовать сообща; Наполеон указал А. на необходимость для России достигнуть естественных границ - реки Торнео на севере, Немана или даже Вислы на западе и Дуная или Балкан на юге. Особенно тяжелое впечатление было произведено присоединением Белостокской области, отнятой у государя, которому так недавно А. дал клятву верности.

Таким образом, А. становился в ряды обыкновенных государей старого режима, прикрывавшихся иногда идеями, но на деле захватывавшими добычу всюду, где только было можно. Небольшой объем этого приобретения подчеркивал символическое значение его: А. был привлечен к расхищению Пруссии.

Образование герцогства Варшавского, из которого должна была вырасти Речь Посполитая, делало Тильзитский мир безусловно невыгодным для русского правительства; Наполеон, и по сознанию самих французских историков, вносил этим разрушение в собственное дело. Покойный историк Шильдер , приведя немало свидетельств крайне скептического отношения А. к Наполеону даже в дни Тильзита, склонялся, однако, к заключению, что А. искренно решился следовать новой системе.

После обнародования новых документов (великим князем Николаем Михайловичем ) возможно утверждать противное: подписывая Тильзитский мир, А. выгадывал время, чтобы иметь возможность подготовиться к новой войне. Ему не оставалось делать ничего другого.

Он встретился с Наполеоном и одержал блестящую дипломатическую победу.

Тильзитский мир поэтому кульминационный пункт в жизни А., необыкновенный подъем его духовного развития, остальное уже следствия, вытекавшие отсюда при ослабевавшем уже настроении.

Особенно рельефным становится его образ по сравнению, с одной стороны, с Наполеоном, с другой - со всем русским обществом.

Он постоянно задает Наполеону вопросы, когда же и как оба императора будут действовать в Турции? По мере того, как Наполеон все больше запутывался в Испании, А. начал обращаться к нему с робкими сначала намеками о польских делах и в пользу несчастного прусского короля.

Русское общество не сочувствовало союзу с Наполеоном; государя жалели, над ним смеялись, даже болтали, кем бы заменить его. Высшее общество не хотело 'знать' Савари и Коленкура и даже с этой, чисто внешней, стороны создавало много хлопот государю.

Объявление войны Англии, соблюдение континентальной системы пагубно отражалось на России в экономическом отношении: сокращение вывоза хлеба и леса особенно чувствительно было землевладельцам, прекращением морской торговли тяготилось купечество, вздорожание привычных уже товаров (кофе, вино), привозимых из Англии, упадок курса и общая дороговизна угнетали служащее сословие.

Государь и народ не понимали друг друга. Не отказываясь от своих принципов, А. счел нужным ввести строгое и крепкое управление.

Военным министром вместо Вязьмитинова был назначен граф Аракчеев, влияние которого сразу стало заметно на всем управлении; вне сомнения, А. поставил рядом с собою это 'пугало престрашное' ввиду внутреннего брожения.

Иностранные дела, больше номинально, вверены были Н.П. Румянцеву , одному из немногих сторонников союза с Францией; кн. А.Б. Куракин занял место Кочубея.

Волнение общества по поводу союза с Наполеоном достигло апогея перед поездкой государя в Эрфурт.

Князь Чарторыйский снова считал себя вправе давать А. советы; более сильное впечатление должно было произвести на А. письмо императрицы Марии Федоровны, заклинавшей сына не ездить в Эрфурт, 'не преклонять добровольно чела своего, украшенного прекраснейшим из венцов, перед кумиром, проклятым настоящим и грядущим поколениями'.

В Эрфурте (1808) Россия особою конвенцией обязалась содействовать видам Франции в Австрии, за что Наполеон признавал присоединение Молдавии и Валахии к России; но уже тогда было заметно, что союз почти разрушается.

К числу последствий Тильзитского мира принадлежало объявление Россией войны Швеции (1808) и война с Австрией (1809).

Война со Швецией кончилась присоединением к России по Фридрихсгамскому миру шведской Финляндии.

По Фридрихсгамскому договору король шведский отказался навсегда от своих прав в Финляндии и признал, что она будет 'состоять в собственности и державном обладании Империи Российской'; попытка шведских уполномоченных внести в договор определение прав и привилегий финнов была отклонена.

Таким образом Фридрихсгамский договор обеспечил Россию от возможности внешнего вмешательства в русско-финляндские отношения.

Еще раньше, чем заключен был этот договор, А. обещал населению Финляндии сохранение старинных его прав, управления, религии; он лично открыл и закрыл созванный им сейм в Борго, на котором подтвердил обещание сохранения финляндской конституции.

Не подлежит сомнению, что население Финляндии после этого определяло свои отношения к России на основании акта в Борго, и А. во всю свою жизнь ни разу не показал, что считает себя свободным от обязательств, данных в Борго. Войны со Швецией А. не хотел, она была начата по весьма настойчивым указаниям Наполеона.

А. уговаривал Густава IV Адольфа, женатого на сестре Елизаветы Алексеевны, вчерашнего союзника России, примириться с Наполеоном, чтобы избежать неприятной и крайне непопулярной войны; когда это не удалось, А. сделал все от него зависевшее, чтобы не подражать Наполеону и не казаться таким же хищником, хотя бы и поневоле.

Поэтому он старался придать присоединению Финляндии характер добровольного подчинения ему финнов.

В глазах А. это было вдвойне выгодно: добровольное присоединение позволяло России не опасаться восстания вновь завоеванного края, столь близкого к столице, а самое присоединение было важно уже потому, что тогдашняя Россия не насчитывала и 40 миллионов жителей, а между тем А. готовился к войне с Наполеоном.

Вновь вступив в 1809 году в переписку с Чарторыйским о восстановлении Польши и соединении ее с Россией, А. мог ссылаться теперь на наглядный пример того, что страны, вошедшие в состав России, могут спокойно и счастливо развиваться.

А. хотел, чтобы в Финляндии действовала конституция; он не желал подчинять Финляндию русскому управлению и лично вычеркнул ту статью проекта положения, которою предполагалось обязать генерал-губернатора сноситься с министрами по делам Великого Княжества.

Ни в учреждении государственного совета 1810 года, ни в учреждении министерств нет и намека, чтобы туда должны были или могли поступать финляндские дела; А. приказал докладывать их лично ему, для чего впоследствии и была учреждена должность статс-секретаря по финляндским делам и особая комиссия.

Государю была известна нелюбовь финнов к русским, но он надеялся, что неприязненные чувства со временем сгладятся, когда финны увидят, что подчинение России принесло им одно благо. Он не возложил на Финляндию тех тягостей, которые несла Россия; идея равномерного обложения не была им усвоена; до известной степени оправданием ему может служить то, что со времени Петра, а то и раньше, окраины обыкновенно ставились в привилегированное положение.

Рассчитывая и России дать конституцию, А. предполагал, что оба народа, по-соседски, дружественно, будут свободно развиваться.

Вина А. не в том, что он дал Финляндии, а в том, что он не дал того же России; этим он существенно нарушил равновесие между отдельными частями государства; рядом стали свободный народ, действовавший через своих законных представителей, и народ не свободный, именем которого говорили и действовали очень многие без всякого на то права. В соединении со вновь приобретенной Финляндией Старой Финляндии, т. е. завоеваний Петра Великого и Елизаветы Петровны, А. и его окружающие видели не отторжение земель от России, а скорее простое перечисление из одного генерал-губернаторства в другое.

В политике А. заметно отсутствие правильного представления о 'народности', свойственное почти всем воспитанным на философии XVIII века. За верхним слоем: в Финляндии - шведами, в Прибалтийском крае - немцами, в Западной Руси - поляками, А. не различал собственно народа: в Финляндии - финнов, в Прибалтике - эстов и латышей, в западных губерниях русского населения, и потому понимание им блага этих окраин было очень поверхностно.

Войну с Австрией (в 1809 году) А. вел не серьезно, и Наполеон ясно видел, как мало он может полагаться на А. Впрочем, по Шенбруннскому миру Россия получила от Австрии Тарнопольскую область, но к герцогству Варшавскому от Австрии же отошла территория, в два раза большая.

Намереваясь дать России либеральные установления, А., в глуши своего кабинета, в доверительных беседах со Сперанским, обдумывал план общей реформы, которая должна была обновить Россию от дворца до последней хижины.

Сперанский 'нашел в разуме и сердце государя веру в достоинство человеческой природы, в высокое ее предназначение, в закон всеобщей любви, яко единый источник бытия, порядка, счастья, всего изящного, высокого'.

Сперанским и был выработан 'План всеобщего образования России'.

В настоящее время представляется возможным установить полную преемственность плана Сперанского по отношению к замыслам неофициального комитета; это позволяет считать А. в гораздо большей степени автором плана, чем это представлялось раньше.

Сперанский только развивал, а иногда и просто повторял мысли А. Цель 'Плана' та же, что и прежде: ввести законность в русскую жизнь; средства те же - реорганизация общества и управления, дарование гражданам гарантий и законченные политические реформы.

Оттого и в плане взаимные отношения державной власти и новых политических установлений определены ясно. Недостаток 'Плана' тот же, что и в проектах неофициального комитета: необыкновенные размеры задуманного преобразования, предполагающего новую организацию сословий, совершенное видоизменение крепостного сословия, новое административное разделение России, полное переустройство гражданских и судебных установлений Империи и, в заключение, политическую реформу.

Представляя свой план в октябре 1809 года, Сперанский рассчитывал, что уже осенью 1811 года Россия вступит в новое политическое бытие. Из этого плана осуществлено было очень немногое, да и то, что было осуществлено, оказалось в старой обстановке совсем не таким, каким было бы в новой. Государственный совет, преобразованный из непременного совета, должен был обсуждать законы до внесения их в государственную думу; на деле государственный совет образовал учреждение, в котором в последней инстанции рассматривались проекты законов и уставов.

Министерства, в точном смысле этого слова, созданы в России не реформою 1802 года, а Сперанским.

Распределение дел по отдельным министерствам и, главное, внутренняя организация министерств проведены были очень точно и ясно, так что эти учреждения могли с лета 1811 года сразу правильно функционировать на новых началах.

Проводя в жизнь единоличное управление в административных органах, составитель плана имел ввиду установление действительной ответственности министров пред государственной думой; но так как последняя не была осуществлена, то в результате получилось лишь, с одной стороны, улучшение правительственного механизма, с другой - еще большее против 1802 года развитие министерского самовластия.

Составление свода законов подвигалось вперед медленно и неправильно.

Финансы государственные, расстроенные продолжительными войнами, предполагалось быстро поправить огромным выпуском ассигнаций; вместо этого в 1812 году наступил кризис, и курс ассигнаций упал с 50 копеек серебром до 25, а местами даже до 20 - 19 копеек серебром.

Отдельные мероприятия государя (указы 3 апреля и 6 августа 1809 года) возбуждали в обществе сильное раздражение.

В начале 1812 года создалась чрезвычайно напряженная атмосфера.

Все чего-то ждали, чего-то опасались; инстинктивный страх обуял как общество, так и народ. С 1811 года А. стал говорить своей супруге после обычного посещения 11 марта гробницы отца в Петропавловской крепости: 'где-то в этот день мы будем в будущем году'. Страх перед Наполеоном, недовольство преобразованиями, молва о грядущих реформах, делали общество и даже государственных людей слишком нервными.

Неискренняя внешняя политика - а открытой она не могла быть - государя, официальный язык того времени, далекий от объективности, всегда все преувеличивавший, - все это создавало взаимное недоверие и непонимание.

До чего доходила всеобщая подозрительность, видно из того, что близкие к А. люди указывали ему на двор великой княгини Екатерины Павловны как на гнездо интриги; другие глубокомысленно рассуждали, отчего родившийся в 1811 году Петр Георгиевич, сын принца Георгия Ольденбургского и великой княгини Екатерины Павловны, крещен по лютеранскому обряду, а не по православному, как бы следовало по закону, незадолго перед тем изданному.

Учреждение государственного совета понято было некоторыми как ограничение самодержавной власти, на что одни негодовали, а другие, напротив, радовались и думали воспользоваться создавшимся положением для противодействия планам А. Резкое столкновение в совете произошло по вопросу, в то время чрезвычайно важному, о том, как содержать армию, собранную против Наполеона.

Ввиду полного недостатка в средствах казначейства правительство предполагало возложить содержание армии на земли, на население, т. е. дать армии право забирать провиант и фураж, выдавая владельцам квитанции, по которым впоследствии можно было бы произвести расчет.

В совете, после возражения Мордвинова, мера эта не прошла (позже она была осуществлена через комитет министров).

Тогда стали приписывать А. раскаяние в том, что учрежден государственный совет. Широко распространено было мнение, что Сперанский своими проектами нарочно возбуждал общественное мнение против А. Сверх того, А. узнал об оскорбительных отзывах о нем Сперанского, остротах и каламбурах на его счет. Такого поведения государь не прощал и людям, гораздо более знатным по происхождению, чем Сперанский, на которого А. смотрел как на свою креатуру.

Сперанский был выслан из Петербурга 17 марта 1812 года. Отставка и высылка Сперанского вызвали в обществе довольно шумное удовольствие; широко распространилась легенда об измене Сперанского.

А. ничего не сделал для того, чтобы снять несправедливое обвинение со своего недавнего любимца.

По окончании войны с Австрией несогласия между противниками быстро росли; война казалась неизбежной всем, сколько-нибудь посвященным в тайны тогдашних отношений.

Все сводилось, в сущности, к одному капитальному вопросу: кому из двух - А. или Наполеону - должна принадлежать гегемония в Европе.

В Париж, по мысли Сперанского, отправился К.В. Нессельроде , тогда молодой человек.

Миссия его была очень щекотливая: государь не вполне доверял способностям канцлера своего Румянцева и посла в Париже, князя А.Б. Куракина; для непосредственных переговоров с Наполеоном был послан Нессельроде.

В целом ряде писем (с марта 1810 года по сентябрь 1811 года) Нессельроде неизменно указывает на неизбежность войны именно в 1812 году и настойчиво советует как можно скорее помириться с Турцией, чтобы иметь свободные руки. Желание Наполеона вступить в брак с сестрой А., Анной Павловной , было искусно отклонено.

Он женился на Марии-Луизе, дочери императора австрийского.

В августе 1811 года Наполеон уже сделал русскому послу в Париже сцену, которая с его стороны обычно служила признаком близкого разрыва.

Обе стороны начали стягивать свои войска к границе.

А. придавал большое значение польской армии, предполагая, что она-то и даст перевес той стороне, к которой присоединится; но попытка его привлечь на свою сторону поляков разбилась о холодные ответы князя А. Чарторыйского.

Счастливее был А. в сношениях с Швецией и Англией.

Австрия и Пруссия присоединились к Наполеону; А., впрочем, рассчитывал, что войска обеих немецких держав будут лишь фиктивно действовать против России.

Наибольшим облегчением для А. было заключение мира с Портой (16 мая 1812), по которому Бессарабия по р. Прут отходила к России.

12 июня французы перешли р. Неман. А. дал знаменитый обет: 'не положу оружия, доколе ни единого неприятельского войска не останется в царстве моем'. С самого начала военных действий обнаружилась и полная непригодность выработанного (генералом Пфулем ) плана, и та дезорганизация, которую присутствие государя с его квартирой вносили в армию. По совету Аракчеева, Балашова и Шишкова , А. покинул армию и поехал через Смоленск в Москву.

Настроение общества и народа должно было сторицей вознаградить А. за испытанные им неудачи: он увидел много доказательств патриотизма, большую готовность жертвовать собою и своим имуществом.

Смоленское дворянство предложило государю 20 тысяч рекрутов, московское - 80 тысяч человек и 3 миллиона рублей; купечество московское до 10 миллионов рублей, хотя администрация всемерно старалась овладеть народным движением и удержать его в разрешенных ею границах (Растопчин , Балашов).

Были, наконец, рассуждавшие вслух на тему, что Александру не справиться с таким гениальным вождем, как Наполеон; были и такие, которые намеревались задать государю ряд вопросов о численности и расположении наших войск. Большинство, однако, приветствовало государя в надежде на скорую и решительную победу: после похода Карла XII русские не допускали мысли, что враг осмелится приблизиться к Москве.

Поэтому там спокойно толковали о войне, собирали пожертвования, щипали корпию, острили, проектировали полки амазонок.

Непрерывное отступление армии быстро изменило настроение: воинственность сменилась страхом, веселость и смех - молитвенным настроением, возбуждение - унынием.

Помещики боялись крепостных, которым Наполеон сулил свободу.

Во главе управления России стал, на время войны, комитет министров, по этому случаю получивший особую организацию (20 марта 1812). Председателем комитета министров был назначен граф Н.И. Салтыков, получивший от государя самые широкие полномочия; без преувеличения можно сказать, что Салтыков с управляющими делами комитета министров правил Россией с 1812 по 1813 годы. Задачи комитета были необыкновенно широки: военное дело поглотило все его внимание; укомплектование армии рекрутами, снабжение ее одеждой, обувью, провиантом, при крайнем недостатке средств государственного казначейства, составляло трудную задачу.

Пострадавшие от неприятельского нашествия губернии требовали самого внимательного попечения и опять-таки денежной помощи; к неизбежному во время войны распространению болезней присоединилась еще чума, проникшая в наши южные губернии; нелегко было прокормить голодное население пострадавших губерний, а на руках еще была масса военнопленных, которых надо было содержать под присмотром.

Местами напуганное неудачами население легко поддавалось слухам, например, о том, что поляки образовали заговор в пользу французов и собираются перерезать русское население в западных губерниях; там уверенно говорили о возвращении французов: 'древо, насажденное Наполеоном, скоро принесет плоды'.

Многие ополчения взяты были дворянством на свое содержание сначала на три месяца; прошел этот срок - ополчения не были распущены, и пришлось добровольное пожертвование обратить в обязательный налог на 1813 год. Этот налог, как экстренный сбор, был взыскан с 14 губерний, не поставивших ополченцев.

Осторожный и компетентный в данном случае судья, министр Гурьев , полагал, что 'по весьма умеренному исчислению, Россия ополчениями, наборами, воинскими требованиями, нарядами и пожертвованиями дала государству свыше 200 миллионов рублей.

В 1811 году доходы государства равнялись 280 миллионам рублей, а в 1812 году они, по предварительной смете, были определены в 303 миллиона; затем дополнительная смета (возвышение налогов) дала 72 миллиона рублей, да пожертвованиями, по вышеуказанному мнению Гурьева, народ дал государству около 200 миллионов рублей, всего, стало быть, 575 миллионов рублей, вдвое больше против 1811 года. Затем масса расходов не поддается исчислению: обязанность доставлять подводы для подвоза провианта к армии тяжелым бременем лежала на населении.

Крестьянам приходилось нанимать подрядчиков; подрядчики везли, но лошади у них падали, гонщики разбегались.

Много заготовленного провианта было невозможно доставить, и он сгнил без пользы.

Были губернии, где в течение пяти лет население должно было отдавать весь свой хлеб войску.

Не удивительно поэтому, что 1812 год считают эпохой, с которой началось разорение и обнищание России.

Когда в 1820 - 22 годах разразился в России сильный голод, последствие неурожая, то исходной точкой обеднения помещичьего класса указывали именно 1812 год, и притом не только по отношению к Белорусским губерниям, но и к Черниговской, к Полтавской.

Представителям местной власти приходилось действовать в необычной обстановке; к ним предъявлялись самые разнообразные, противоречивые требования, шедшие то из Петербурга, то, при крайней затруднительности сообщений, даже отрезанности некоторых губерний, - непосредственно из армии. Назначены были генерал-губернаторы в другие губернии - сенаторы; в общем порядок был везде сохранен.

Более всего и власти, и дворянство страшились крестьян; очень многие думали, что русский народ охотно примет свободу от крепостного состояния из рук Наполеона.

За исключением весьма немногих случаев, сводившихся к весьма обыкновенному неповиновению помещикам, этого не произошло, и в конце 1812 года некоторым помещикам казалось, что отношения помещиков и крестьян утвердились (Тургенев ). В деле сохранения порядка победа была одержана не войсками, а самим народом.

Наполеон ошибся: чем дальше он углублялся в Россию, тем единодушнее становилась нация - именно нация, которой в XVIII веке еще не было: в отношении ненависти к Наполеону и французам царило полное согласие.

Во дворце, где народное настроение представлялось в несколько сентиментальном свете, были уверены, что старцы, потерявшие все, говорят: найдем средства к жизни, все лучше постыдного мира; даже женщины забывают об опасностях и боятся одного - мира! Ненадежным элементом оказались дворовые: они подслушивали разговоры господ, преувеличивали их, распускали вздорные слухи, обкрадывали господ, бежали от них и т. п. В то время рекруты вообще не очень охотно шли в войска: в усиленной степени это проявилось в 1811 году - пришлось даже набор назначить не летом, когда крестьянам было удобно прятаться в лесах, а 15 сентября; в некоторых местах оказалось чрезвычайно много 'порченых' (отрезавших себе пальцы, растравлявших раны и т. п.); нельзя было посылать большие партии рекрутов - войска для конвоя не было, а без провожатых рекруты разбегались.

В 1812 году произведено было три набора: всего взято по 20 человек с 500 душ. Немало бежало и из армии, образуя шайки мародеров; одно время думали даже о необходимости привести солдат вторично к присяге; но это предположение было отклонено как оскорбительное для большинства, которое служило верой и правдой.

Брожение в армии, общий голос народа и общества заставили А. назначить главнокомандующим М.И. Кутузова.

Высшие чины и офицерство армии не ограничились этим: они предложили императору (через Вильсона) удалить графа Румянцева от должности и заявили, что всякая идущая из Петербурга мысль о прекращении военных действий сочтена будет в армии не за действительное выражение воли государя, а за злоумышленное иностранное внушение.

А. был до глубины души возмущен этим, решительно отверг требования отставки Румянцева и вновь подтвердил свое непоколебимое решение воевать: 'лучше отращу себе бороду и буду питаться картофелем в Сибири'.

Между тем, армия отступала, отступила и с Бородинского поля, оставила Москву, немедленно занятую неприятелем.

Паника распространялась.

Страх проник, наконец, и во дворец; императрица Мария Федоровна, Константин Павлович, Румянцев и Аракчеев громко говорили о необходимости мира; Петербург спешно приготовлялся к вывозу всего ценного.

После Клястицкой победы кн. Витгенштейна Петербург вздохнул свободнее; эта победа, сама по себе совсем не важная, надолго покрыла лаврами ее героя - весьма посредственного генерала.

Двигаясь в глубь России, занимая старинную ее столицу, Наполеон рассчитывал прежде всего на моральный эффект, но вызвал только жажду мести. Во дворце императора поддерживала императрица Елизавета Алексеевна, которая стояла в это время к нему всего ближе; с этого времени началось снова некоторое сближение между А. и его супругой.

После 6 октября (Тарутинский бой) обстоятельства круто изменились.

14 октября Наполеон начал отступление: неудача похода выяснилась.

Хотя Кутузов, отчасти по стратегическим, отчасти по своим политическим соображениям, преследовал наполеоновскую армию недостаточно решительно, но лишь самые жалкие остатки ее достигли русской границы.

Теперь поднимался вопрос, продолжать ли войну, или заключить почетный мир с Францией? Мнения разделились: восторжествовало то, по которому заключить тогда же мир с Наполеоном значило бы отказаться от всех понесенных жертв. А. был душою составившейся в 1813 году коалиции против Наполеона.

Много раз особые личные свойства русского монарха спасали общее дело; большой дипломатический талант императора развился вполне; по признанию историков, проявились и военные его дарования.

19 марта 1814 года А. и прусский король вступили в Париж. Победа над Наполеоном не завершила дела. Для осуществления своих планов А. пришлось вести долгую дипломатическую кампанию со своими союзниками, пришлось делить добычу.

Во время своего пребывания во Франции в 1814 году А. безусловно проводит свои прежние идеи: по отношению к Европе, особенно к Франции, он желает только обеспечить мир; внутреннего устройства ее он не хочет касаться, полагая, что либеральные учреждения, развитие и распространение либеральных идей - лучшее средство для процветания страны.

Вознаграждением России государь считал восстановление Польши, соединенной унией с Россией.

Он громко выражал уверенность, что крепостное право будет уничтожено еще в его царствование.

Если бы программа А. была исполнена - это вознаградило бы Россию за все ее жертвы.

С самим А. в это время происходит перемена.

От природы мягкий, вдумчивый и мечтательный, он, казалось бы, должен был быть человеком религиозным; но до 1812 года эта сторона его жизни оставалась как бы заглушенной.

В свое время он получил религиозное образование от человека (протоиерей Самборский), который всем складом своей души мог пробудить в своем воспитаннике религиозные чувства.

Это, однако, не было заметно: А. ходил в церковь, исполнял церковные обряды, говорил и писал иногда о Промысле, о Провидении и только.

Одним из последствий войны 1812 года было пробуждение в светском обществе религиозности на смену поверхностному материализму и 'вольтерианству' второй половины XVIII века. А. также стал искать в религии поддержку и утешение.

С лета 1812 года совпадение обстоятельств он стал объяснять вмешательством иногда Божественной воли. Разочаровавшись вполне в окружавших его, в Кутузове и Барклае не меньше, чем в других, обманувшись столько раз в своих расчетах и надеждах на силы человеческие, А., не приписывая конечного успеха себе, видел в гибели Наполеона непосредственную руку Божию. С лета 1812 года он стал ежедневно читать Библию, иногда вместе с императрицей; медаль, выбитая в память двенадцатого года, имела надпись: 'не нам, не нам, а имени Твоему'.

Обет, данный А. выстроить в Москве храм Христа Спасителя, широкое гостеприимство, оказанное государем английскому библейскому обществу, несколько раньше сношения с масонами: вот первые показатели нового настроения А. В Париже государь пожелал непременно говеть; увидел особое указание свыше и в том, что случайно нашлась там православная церковь в этом городе.

В первый день Пасхи, 29 марта 1814 года, в Париже, на том месте, где пал 'добрый и кроткий Людовик XVI', устроен был амвон, и совершено торжественное богослужение в присутствии царя и всех русских войск. 'Сыны холодной отчизны Севера по неисповедимой воле Провидения принесли очистительную молитву за жертву народного буйства; русский царь, по ритуалу православному, всенародно молился вместе с своим народом и тем как бы очищал окровавленное место пораженной царственной крови' - так писал А. об этом событии.

Сначала религиозное настроение еще уживалось с либеральными идеями, но А. уже кажется, что он - орудие Промысла.

Робкий, неуверенный в себе, А. избрал систему действий, в которую он верил; в годину несчастья он имел мужество отстаивать свою систему при самых неблагоприятных обстоятельствах.

Если бы он теперь перенес свое счастье, как раньше переносил несчастье, он дал бы порабощенной Европе и России свободу; освободительная война освежила и укрепила бы Россию.

Скоро, однако, стало заметно, что А. - ум блестящий, но не глубокий и не самостоятельный.

С 1814 года начинается постепенное падение А. На Венском конгрессе А. усиленно проводил свою программу, но в действиях его в Вене с прежними политическими идеями уже переплетаются начала религиозные.

На свои отношения к государям, тем более к Меттерниху, Талейрану, А. смотрел с всепрощающей христианской точки зрения; но как государь, он не имел права предавать забвению такие факты, как договор, заключенный против него (в феврале 1815) Австрией, Англией и Францией.

Он мог настоять на присоединении к России всего Варшавского герцогства; между тем он согласился на компромисс, довольствуясь присоединением теперешнего Царства Польского, и уступая Австрии Тарнопольскую область.

Кратковременное торжество Наполеона во время ста дней было очень мучительно для А. До тех пор он верил, что свободный народ свободно призвал Бурбонов; отныне эти иллюзии были разрушены, и ему пришлось поддерживать Бурбонов грубой силой. Во время второго похода в Париже А. сблизился с известной баронессой Ю. Криденер.

Прожитое с его скорбями, горестями и радостями стало для А. греховным.

Ему казалось, что снисходительность его порождает распущенность, а за нею и другие пороки.

Во время вторичного пребывания в Париже русские войска неоднократно испытывали на себе гнев государя.

Он безмолвствовал при начавшихся казнях 'белого террора'.

В таком настроении А. пожелал, чтобы народы увидели, как государи принимают верховную власть от Бога. Проект акта, известного под названием Священного союза, составлен был самим А., при участии Стурдзы и Каподистрии , и был показан госпоже Криденер.

Государи, приступавшие к этому акту, обязывались и во взаимных отношениях, и в управлении подданными руководствоваться заповедями Св. Евангелия; оно должно было непосредственно во всем управлять царями и их действиями.

Дальнейшая политика А., внешняя и внутренняя, есть попытка приложения к жизни начал, возвещенных актом Священного союза. В 1815 году А. возвратился в Россию, куда он приезжал еще в 1814 году, но ненадолго.

Немногие понимали, что подъем и сильные ощущения не продолжительны; что за днями, полными одушевления, днями великих событий, потянется длинная цепь вялых, холодных дней...

В русских сердцах поднимался вопрос, что же даст государь России? После Петра А. был первый русский царь, ездивший за границу.

Теперь наро

версия для печати

Биография Александр I - Великие люди России

Александр I упоминается в следующих биографиях:

Упоминается в слишком большом количестве биографий.
Будут показаны только первые 20... Воспользуйтесь поиском.

А также часто у нас смотрят биографии следующих великих людей России:

Смотрите также:

биография Игорь Рюрикович Игорь Рюриковичбиография Говорухин Станислав Говорухин Станислав биография Пушкин Александр Сергеевич Пушкин Александр Сергеевичбиография Ельцин Борис Николаевич Ельцин Борис Николаевичбиография Ахатов Габдулхай Хурамович Ахатов Габдулхай Хурамович